«Муть. Мухаджиры»
Пятница 20.01.2023
Петербургский театральный журнал. 2022. № 110. С. 141-148.
М. Галяу. «Муть. Мухаджиры». Театр им.
Г. Камала (Казань).
режиссер Фарид Бикчантаев,
художник Сергей Скоморохов
«И в воздухе, и в воздухе прозрачном, свершив свой круг, растаяли они» — так называлась статья Эльвиры Гафаровой о спектакле Фарида Бикчантаева в «нулевом» номере «ПТЖ» 30 лет назад. Очень бы хотелось так же назвать и эту рецензию, но нельзя, хотя спектакль про это: про путь в прозрачном воздухе...
Мухаджирами называли переселенцев из Мекки в Медину. В начале XX века татары поднимались целыми деревнями и бежали в Турцию. Роман Махмуда Галяу — о судьбе татарской деревни Мауля-Колы, половина которой уехала за счастьем и благополучием в халифские земли. Бросали дома и поля, боясь российской власти. Мауля-Колы в переводе означает «рабы бога», так что Галяу до какой-то степени подразумевал пути божьих рабов в целом, в большом реалистическом романе спрятан и этот пласт.
Однажды, отвлекшись от фабулы, сняв платки и сев в ряд, актеры рассказывают в спектакле историю книги. Первая часть тетралогии о голоде 1877 года и вторая — о всероссийской переписи 1897-го были написаны по-татарски в 1931-м и 1934-м, но роман не пускали в свет татарские литературные функционеры. Об этом — отчаянное письмо Махмуда Галяу: не замечают, не печатают. Позже, в 1937-м, Галяу был арестован, расстрелян по обвинению в национализме. Националистом был признан писатель, переводивший на татарский Толстого, Пушкина, Лермонтова.
А свой роман, «Мухаджиров», Галяу пришлось перевести, наоборот, на русский, чтобы он увидел свет. Татарский оригинал не сохранился! Нет, представьте, у татарского писателя не сохранилось оригинала на родном языке. Играют переведенный позже с русского на татарский текст, который изначально был татарским, — и это страшный исторический и социальный абсурд, уродства национального вопроса и еще одна черная метка на истории неукротимой имперской русификации мира. Не сохранились черновики и двух завершающих книг эпопеи.
Этот спектакль был задуман Фаридом Бикчантаевым давным-давно, одних инсценировок романа Махмуда Галяу было несколько, подготовка заняла годы. Эскиз спектакля сыграли в мае 2022 года на юбилее Бикчантаева. Доработанную, дополненную версию первой части привезли на Александринский фестиваль в Петербург 21 и 22 сентября, когда слово «переселенцы» зазвучало по-особенному: все границы, все КПП были в те дни забиты молодыми людьми, спасавшимися от мобилизации, сентябрь специальным образом подсветил финал первой части «Мухаджиров», в которой главные и неглавные герои спектакля бегут от царских поборов, от власти, от несвобод, от переписи населения. Тяжелая муть окончательно затянула горизонт в те дни, и, думаю, как никогда, сошлись вторая и первая реальности — спектакля и жизни. Не устаю повторять: время само приходит в спектакли, само определяет точки накаливания. Бикчантаев много лет обдумывал печальную сагу о поисках несбыточного счастья, о том, что земля обетованная мерещится всегда и всем в счастливых землях халифа, а в итоге главный герой Сафа возвращается в родную деревню Казанской губернии, не найдя счастья и потеряв свою прекрасную, великую, озорную, самоотверженную и мужественную Сажиду, умершую от тифа вместе с другими односельчанами в чужой земле. В честь Сажиды названа татарская деревня Кадын-Куй (дословно — деревня женщины). Но сентябрьский спектакль «сам себя играл» о другом. Он заканчивался (теперь так заканчивается второе действие) сценой массовой эмиграции: огромной печальной толпой герои загружаются на пароход и отплывают в Турцию (ау, Казахстан... Ереван... Тбилиси...). Они бегут от насилия становых, от гнета старост, от насильственной христианизации... Принимая решение уехать, Сажида рассказывает, как татар загоняли в реку креститься — и несколько женщин, наблюдавших эту трагедию, вызвались войти в воду сами. Они погрузились в реку... минута... другая... и на поверхность воды всплыли только их белые платки... В общем, времена такие — или топиться, или бежать, бежать — куда угодно, с тюками или без тюков, которыми нагружены герои «Мухаджиров»... В сентябре брошенная земля оставалась без рук и любви.
Сентябрьский спектакль в Петербурге игрался в дни 100-летия отправки «философского парохода», и хотя в спектакле грузятся на пароход татарские крестьяне — почему-то вспоминался сентябрь 1922-го, когда вот так же всходили на палубу с двумя парами носильного белья и двадцатью разрешенными долларами великие ученые-философы, цвет российского интеллекта. Родине они не были нужны, Родина выдворяла их, выгоняла, вывозила — и Россия в прямом смысле оставалась без ума. Но с горем.
Теперь в Казани, уже на пороге зимы, играют окончательную редакцию «Муть. Мухаджиры». Появился еще один акт — история самого переселения в Турцию и жизни там.
Тлеющие угли едва подсвеченной высокой декорации, состоящей из трех деревянных подвижных галерей, — как головешки угасшего костра жизни. Красноватые столбы и балясины маячат в полумраке, в который входит состарившийся Сафа в драном красноватом халате — тоже будто обгоревший... Галереи по бокам становятся и деревней, и центральной площадью, на которой празднуют древний праздник джиен — сход всего села в нарядных одеждах, и кораблем, который мотается по морю в бурю. В галереях хранят сундуки, их легко представить себе мечетью, амбарами или торговыми рядами базара. Но красивое пустое пространство иногда вдруг напоминает лагерь и лагерные вышки. Наверху появляется современная охрана в черном, сверху светят прожектора — и то, что могло стать мечетью и базаром, превращается в зону. И в России, и в Турции. Несвобода.
Но и там, и там есть небо. Бикчантаев и Скоморохов любят чистые, мягко подсвеченные, светлые задники, на фоне которых рельефно и контрастно выглядят фигуры. Спектакль одет в светлое, бежевое, мягкое — лен, холст, платки, беззвучные меховые сапожки. В последнем акте станут превалировать брусничные и коричневые тона, и светлая одежда Сажиды сменится на бруснично- розово-бордовую, близкую по колориту к халату скитальца Сафы. Но в исторический костюм Сажиды ловко впишется современная безрукавка, а штаны парней весь спектакль напоминают современные солдатские брюки с карманами.
На фоне неба таскают плуги, впрягаясь в них, опрокидывают на планшет горы сухой черной земли и раскидывают облаками легкие хлопковые кучи, изображая зиму. А еще здесь много подушек, перин, с которыми таскаются герои (вот оно, настоящее богатство, — подушка), жесткая деревянная «рама», как дом, наполнена мягким уютом.
Фарид Бикчантаев — режиссер игрового и в то же время лирико-эпического театра, его спектакли работают легкими энергиями, в «Мухаджирах» много юмора, актеры словно разглядывают своих героев, театрально, с легким дыханием живописуя их сценические портреты. Здесь много национального, но нет ни капли жизнеподо- бия, никакой орнаментальности, только тонко проработанная ритуальность. Хореограф Нурбек Батулла вводит ансамбли актеров (а занята почти вся труппа) в изломанные линии современной пластической экспрессии (страшно, по-гопницки толпа крестьян идет на станового — убивать). Национальные элементы и современная нервная театральность — то, что Батулла умеет и любит, и соединение бикчантаевской (или фаридовской?) нежности и нурбековской (или батулловской?) страсти, собственно, делает спектакль. На авансцене тихо пьют чай из пиал, а в глубине замирают в странных ломаных позах Сафа и Сажида. Или вдруг внезапно, ритмическим контрапунктом возникает общий танец жатвы, объединяющий всех героев в резком, яростном, экспрессивном движении.
«Мухаджиры» пропитаны музыкой Елены Шиповой — кажется, здесь подзвучено и ритмизировано каждое движение. Почему-то хочется сравнить ее с Фаустасом Латенасом, такие пронзительные вальсы сопровождают историю крестьянского мира (парадокс?). И классическая мелодика соединяется, например, с резкими звуками кубыза — щипкового музыкального инструмента, режущими воздух (его держат губами, дергают пальцами — и звуки дребезжат в воздухе прозрачном...). Вальс и кубыз соединяются примерно как Бикчантаев с Батуллой.
Музыка сопровождает «Мухаджиров» по всем путям-перепутьям (пользуюсь названием романа Ф. Абрамова, потому что «Братья и сестры» — первое, что приходит на ум, хотя многофигурный спектакль о крестьянской татарской семье и тяжелой судьбе деревни сыгран в другом законе). Если говорить о сценических принципах, то «Муть. Мухаджиры» сделаны, пожалуй, по тем же законам, по которым ставит «Войну и мир» Туминас: большой кусок эпического романа спрессовывается в пластическую картину, соединяющую в себе сюжет и метафорическую суть его. Вот маются шесть дочек Йусуфа, каждая хочет замуж, а отец «запер»: первой должна выйти старшая. Они укладываются спать в рядок, но, вскочив, каждая несколькими эксцентрическими движениями выразит смешную тоску тела по мужчине, по ребенку, по любви.
Никакой сентиментальности, они крутят косы пропеллерами и смешно воздевают руки — смех и грех. Или речь о засухе в деревне. Прекрасная Сажида (грациозная и одновременно энергичная красавица Лейсан Гатауллина, о которой я еще скажу) не участвует в работе, она стоит, чуть поводя плечами и касаясь расслабленными кистями рук своего живота. Родит ли почва, забеременеет ли Сажида?.. Но Сажида посыпает себя сухой землей. Все понятно. Или (если уж продолжать тему) однажды Сажида уговаривает любимого Сафу взять в дом вторую жену, которую она сама и подберет, чтобы был наследник, — ив сюжет входит Хатира (Эльза Мураткузина), неуловимо напоминающая Сажиду. И когда крестьяне двинутся к пароходу со своими тюками, а отец Хати- ры объявит, что не отпустит дочь («Думаете, в халифских землях вам приготовлен стол и дом?»), — тюк Хатиры обернется (в прямом смысле) — огромным животом: она беременна... Если рассказывают о чаепитии — возникнет целая шеренга блестящих дымящихся самоваров, с которыми бесшумно бегают девушки — у каждой две косы, — и в зале запахнет чем-то душистым: чабрецом? можжевельником?.. Если дочери Йусуфа отбивают холстины, то одинаково одетая шестерка девушек изящно отобьет колотушками ритм по деревянным бревнам, на которые накинуты ткани...
Роман начинается с возвращения в родную татарскую деревню Мауля-Колы отслужившего в царской армии, в Варшаве, главного героя Сафы. А спектакль держится обратным ходом — ретроспективным. На родину возвращается уехавший когда-то Сафа (Ильдус Габдрахманов) — восточный странник в обветшалом драном халате. Его встречает не постаревший за годы юродивый деревенский философ Газиз, по сути — альтер эго Сафы. В романе Газиз — про «произносит» его в полной тишине, яростно выкидывая руки в сурдопереводе, протестуя языком пальцев: народ нем.
Женщина решает, женщина правит, женщина безмолвно протестует, деревню называют в честь женщины, вообще все сложные ситуации распутывают и решают здесь женщины — девушки, матери, даже столетняя бабушка (Алсу Гайнуллина), которая приползает по зиме к Йусуфу — объяснить, уговорить, что надо отпустить младшую дочь Сажиду к ее внуку Сафе, а если нужно — и хитро напомнить про давний должок... Да, это гимн татарской женщине, и в центре татарского мира — прекрасная Сажида. Озорная, дерзкая, она врывается на сцену «Стенькой Разиным» — в шубе и папахе — распугать деревенских парней, смущающих сестер. Встретив Сафу, резко встряхивает косами — больно нужен... А дальше все будет — она. Она — жизнь. Не сможет родить сама — найдет Хатиру. Настоит на переселении в Турцию. И в стены галереи Сажида упрется, решив создавать на новой земле новую жизнь, когда односельчане, измученные долгим путем в счастливую землю, поборами, обманами, засобираются назад, домой. Она упрется в столб галереи и попробует сдвинуть стену с места. Потом накинет веревку — и потянет деревянную галерею обратно. Почему-то вспомнится классическая мизансцена — как Отелло-Багдонас у Някрошюса тянет свой флот из деревянных деревенских корытец. Сажида — полководец, сперва лихой казак, убегающий из дома к любимому Сафе, потом самоотверженная бездетная жена, приводящая Хатиру за руку к семейному плугу (это дано пластически), и дальше они везут воз вместе. В финале — воительница, принимающая решения и терпящая лишения. Идеальный образ идеальной героини. Лейсан Гатауллина неуловимо напоминает Люцию Хамитову в молодости, но ее лирика (и в «Угасших звездах» Тинчурина, где Гатауллина играет главную роль Сарвар) подкреплена большей силой, статью, молодой удалью. Современная девушка не так уязвима и ломка, как были незащищенные героини Хамитовой. Унаследовав сценическую грацию, красоту и драматизм, Гатауллина приносит на сцену современную стать, резкость, дерзость.
...И на фоне открывшегося светлого задника возникает райский сад, созданный татарами в халифских землях. Нет, не подумайте, это тоже сделано без пафоса. Деревца в горшках держат в руках люди: подняли горшок — вырос сад, пришла беда – тиф — опустили горшки на землю, увяла куща.
Земля — один из немногих материальных образов спектакля (основная его стихия — воздух). В засуху черную землю привозят на тачках и высыпают из мешков. Собираясь в путь, крестьяне в тюках увозят горсти родной земли. На тарелках приносят им плодородную землю турки... Светлые одежды — черная земля.
Сегодня лирическая оратория «Мухаджиры», за свои почти пять часов не раз поднимающаяся к пикам социальной остроты под аплодисменты зала (часть из этих пиков понятна, аплодируют теме гонений и поборов, но иногда только татарское ухо и татарский глаз могут понять источник эмоционального зрительского возбуждения), заканчивается тихой печалью экзистенции. Финал звучит тоской о прожитом, необходимостью приятия просто жизни и прекрасной музыкой Елены Шиповой.
«Вот тебе счастье, вот!» Пытаясь остановить отъезд, юродивый Газиз хватал куски воздуха и совал их в руки Сажиде. Все делается из воздуха, лови, счастье — вот оно, не ищи где- то! В финале вернувшийся Сафа и вечный философ Газиз опять пытаются выяснить, что же такое счастье и возможно ли оно... Сафа отвечает «Не знаю», а Газиз, упрекнув людей за то, что «не живут, а ищут счастья, глупцы», — подводит итог: «Я сам — счастье, я сам — несчастье, я сам — все». Человек есть мера, космос и сам себе «философский пароход».
Спектакль детально, грациозно и чисто сделан. Дым, небо, свет, одежды цвета топленого молока...
После «Мухаджиров», за чаем, мы разговариваем с татарскими и русскими друзьями о том, как складываются жизни нынешних «переселенцев», а их миллионы. Вот вернулся из Турции обратно сын того-то, вот как-то обустроились в других землях те-то, вот скитаются с квартиры на квартиру наши уехавшие пожилые коллеги, работают учителями бывшие студенты-театроведы, но ходить в театр у них нет времени. Бег, муть, тревога как повседневность. Мы смотрим «Мухаджиров» в двух реальностях сразу. А замыслу — много лет...
Ноябрь 2022 г. Марина Дмитревская.
