100-летие Рафката Бикчантаева
Суббота 10.02.2024
«Он, конечно, был пижон и невероятный аккуратист», — перебирает Фарид Бикчантаев воспоминания о папе — режиссере, актере и лауреате Тукаевской премии Рафкате Бикчантаеве. Легендарному деятелю татарской культуры, вдохнувшему новую жизнь в репертуар своего театра, да так, что здание пришлось охранять конной милиции, сегодня исполнилось бы 100 лет. О том, каким редким даром обладал Бикчантаев, из-за чего были его регулярные конфликты с коллегами, как отец с сыном проводили выходные, какие холостяцкие «деликатесы» были на столе и за что он благодарил в своей последней записке, — в материале для «БИЗНЕС Online» главного режиссера театра им. Камала.
«Ты даже сидишь, как Рафкат», — говорят мне. Если бы сейчас представилась возможность поговорить с отцом, то, думаю, мы бы с ним спорили. Но чем старше становишься, тем ближе к нему, несмотря на то что его давно нет.
100-летие со дня рождения папы — это достаточно серьезная дата. В свое время в театре отмечали 75-летие, 90-летие. Их организацией обычно активно занималась мама, Наиля Хакимовна Гараева. Было очень торжественно, а самое главное — тогда еще были живы люди, которые его знали лично. С каждым годом таких людей становится все меньше. Поэтому мы решили отметить юбилей премьерой — 10 февраля представим спектакль «Дуслар җыелган җирдә» («Чертов тост») по пьесе Туфана Миннуллина. И это тоже в общем-то неслучайно. Именно отец поставил в нашем театре первую пьесу Миннуллина «Азат». И вообще он открыл многих драматургов, того же Шарифа Хусаинова, Хая Вахита и др. Перед началом спектакля ученик отца — заслуженный артист России, народный артист Татарстана Ильдар Хайруллин поделится своими воспоминаниями о нем. Конечно, среди современного зрителя мало найдется тех, кто видел его на сцене, еще меньше, наверное, тех, кто прочел о нем книгу или статью в журнале… О ролях, актерах, спектаклях остаются только легенды.
Важным событием в череде торжественных мероприятий станет и присвоение имени Рафката Бикчантаева Дому культуры в его родной деревне Нижняя Береске Атнинского района. 27 февраля там пройдет вечер воспоминаний, будет организована экспозиция из личных вещей, и для сельчан мы покажем недавнюю премьеру — спектакль «Көзге кайтаваз» («Осенний отголосок») по пьесе Рустема Галиуллина.
Мама предлагала мне поставить к 100-летию со дня рождения папы спектакль по какой-нибудь пьесе из его репертуара. Несколько лет назад я поставил в атнинском театре «Беренче мәхәббәт» («Первая любовь») Вахита, за постановку которой папа стал лауреатом Тукаевской премии, и в этом же спектакле в начале 1960-х дебютировала мама. Надо признаться, что добиться современного звучания того текста было не так-то просто.
А для своего времени постановка отца стала событием невероятного масштаба! Тогда репертуар был достаточно тяжеловесный, много постановок по разнарядке, а тут живой, яркий музыкальный спектакль, новый драматург, душещипательная история, слезы, юмор, папа в нем сам играл на гармошке, мама — на скрипке… Отец говорил, что на спектакле должны либо плакать, либо смеяться, а если все сразу, то это вообще гениально. Тот спектакль просто взорвал репертуарную систему. А то, что на главную роль режиссер взял никому не известную студентку, что было само по себе очень рискованно, даже вызвало возмущение старожилов. Раньше было принято поручать главные роли именитым взрослым артистам. Известно, например, что Фатима Ильская играла роль Джульетты в 40-летнем возрасте. А тут, представьте, студентку, которая по-татарски-то плохо говорит, взяли на главную роль! Рассказывали, что попасть на представление было невозможно и даже конная милиция охраняла театр, такой был наплыв народа.
Когда говорю об отце, в памяти всплывает образ, который отпечатался в трехлетнем возрасте. В детстве меня часто на все лето отправляли в деревню. Я там жил полной деревенской жизнью и даже с другими мальчишками бегал пасти коров. И вот, помню, приехали родители. Я выбежал из дома и в конце длинной деревенской улицы увидел высокого мужчину в белом костюме с тростью в руках. Это был папа! Он, конечно, был пижон и невероятный аккуратист, только сам гладил себе рубашки и брюки.
Родители развелись, когда мне было лет пять. Мы периодически проводили выходные вместе, но я бы не сказал, что папа как-то активно участвовал в моем воспитании. Но всегда пытался окружить меня заботой — покупал аквариум с рыбками, пластинки (я впервые у него послушал «Бременских музыкантов»). Была еще традиция — по утрам будить меня под музыку. Учил рисовать, а когда проявлял пленки (он увлекался фотографией), то и меня подключал к процессу. Меня занимали эти красные лампы, ванночки, увеличители. Помню, что у отца было много рабочих инструментов: очень любил мастерить что-то своими руками, ремонтировать. Его большая коробка с инструментами, библиотека, альбомы по изобразительному искусству — все было мне интересно. Отец был очень разносторонним человеком, но одиноким. Рядом с ним не было женщины, во всяком случае, когда я с ним находился. Помню, как папа готовил свои холостяцкие блюда, например черный хлеб, намазанный чесноком. Для меня это был деликатес после меню мамы и бабушки. Еще врезалось в память, как он вареным луком лечил у меня чирей, когда я разболелся у него.
Жизнь отца прервалась быстро, он умер всего в 51 год. И мы не смогли с ним пообщаться, когда я начал входить в театральную среду. Через его друзей и близких знаю, что у него был непростой характер. В театре его друзьями в основном были водители, например Зуфар Бариев — отец народного артиста РТ Радика Бариева, а еще звукорежиссер, бутафор, но с актерами как-то не дружил. Это в общем-то тоже показатель. Единственным его другом из актерской среды был Празат Исанбет, с которым он учился сначала в художественном училище, затем в ГИТИСе и на режиссерских курсах.
Как-то я у Марселя Салимжанова спросил: «Марсель Хакимович, скажите, каким актером был отец?» И он очень коротко ответил: «Таких больше нет». Мама рассказывала, что когда папа выходил на сцену, то практически затмевал всех. Он был блестящий, феноменальный артист, который очень тонко чувствовал героя. Думаю, Салимжанов, который любил повторять «незаменимых нет», не стал бы говорить так, лишь бы меня не обидеть. И Хайруллин рассказывал, что когда они снимались в фильме «Моабитская тетрадь», то вся съемочная группа приходила смотреть на Бикчантаева, когда работали над его сценами.
У отца был редкий дар импровизации. И он практически все внимание на сцене забирал себе. Иногда это вызывало недовольство среди коллег. К тому же мне кажется, что его природные данные усиливались еще и школой, образованием. Курс отца учился у Ольги Пыжовой, которая сама была ученицей Михаила Чехова. И привитый в годы учебы вкус к импровизации, легкости, совершенно другая природа существования актера на сцене выделяли молодых актеров — первых в татарском театре с высшим (да еще каким!) образованием среди актеров того времени и бытовавших в то время традиций. Были еще живы мастодонты татарского театра Халиль Абжалилов, Ильская, Гульсум Болгарская, которые, безусловно, являлись самородками, но в основном самоучками. Это все создавало определенные неудобства, рождало конфликты, а отец в силу своего характера был непоколебим. Мы до сих пор не знаем истинной причины его увольнений из театра. Он уходил из театра 2 раза — в 60-е и 70-е. Не знаю, как в первый раз переманили обратно, но второй раз не получилось. Рассказывали, что тогда целая делегация пришла к директору театра Рашиде Зиганшиной с просьбой вернуть отца. Она согласилась, но с условием, что Бикчантаев принесет извинения. Не знаю за что, но, учитывая его характер, наверное, была причина. Делегация пришла к нему, он сначала обрадовался, а когда озвучили условие, наотрез отказался.
Вообще, у этой гитисовской студии драматическая судьба. На основе их курса в Казани должны были создать новый молодежный театр и даже предоставили здание русского ТЮЗа. Но через год почему-то расформировали. Часть людей уехала работать в альметьевский театр, кто-то устроился в радиокомитет, кто-то подался в кино и на телевидение, часть была приглашена в Камаловский. Молодых, амбициозных внедрили в мощный коллектив. Думаю, и без высокомерия, недопонимания здесь не обошлось. Что-то стало яблоком раздора. Наверное, поэтому отец пошел в режиссуру, поскольку понял, что как актер не сможет реализоваться в полную силу. Режиссуре он учился у Николая Охлопкова в театре имени Маяковского (тогда это был Театр Революции).
Папа и режиссером был очень ярким, и спектакли делал блестящие, сам сочинял декорации к своим постановкам, поскольку был художником. Но и здесь в силу своего сложного, неудобного характера возникали у него проблемы, в том числе и с алкоголем. С его стороны, возможно, это была и осознанная провокация — иногда вел себя вызывающе.
Но все равно папа уже при жизни был легендой. И это подтверждает исторический факт. В те времена была традиция показывать раз в год спектакли передвижного театра на сцене Камаловского. Такой своеобразный отчет после всех районных гастролей и выездов. И вот однажды, когда в передвижном работал отец и должен был идти спектакль в его постановке, один из актеров заболел. Что делать? Отменять нельзя. Папа как режиссер постановки вышел на сцену. Как рассказывал актер Марсель Заббаров, полный зал, идет спектакль, вышел на сцену отец, и спектакль остановился… Зал встал и очень долго аплодировал. Зрители просто бесновались, они соскучились по нему, ведь он был очень популярным. Или второй пример. В театре до сих пор вспоминают, как папа клал грим себе и актерам. Мама рассказывала, что для спектакля «Азат», где она должна была играть мальчика, не могла сделать грим и уже чуть не плакала. Тут заходит отец, быстро-быстро наносит на руки грим, поводит по лицу и говорит: готово, иди. «Ты что меня измазал?» — возмутилась мама. На что папа просто попросил посмотреть на себя с расстояния. И правда — глаза и нос как надо и уши как-то большие стали.
Не знаю, почему после художественного училища он не стал художником. Это были послевоенные годы, когда он вместе с Исанбетом окончил училище, и тут объявляют конкурс в Москву. Может, Празат-абый предложил поехать или это было его собственное желание реализоваться? Знаю точно — у него была мечта создать свой театр миниатюр. Сложно сказать, это он не просил или ему не давали возможности организовать театр. Отец не состоял в партии, такой вот оппозиционер. Ему предлагали, но он всегда отказывался и даже как-то сказал: «Җәннәт булган партиягә кермим» (с тат. яз. — «Не буду вступать в партию, в которой состоит Джаннат» — прим. ред.). Это он говорил о реквизиторше Джаннат. У него не было званий, кроме Тукаевской премии. А когда скончался, в газетах даже некролог не хотели печатать. Вахит, ставший благодаря ему знаменитым драматургом, пошел в обком просить разрешения, и заметку опубликовали. Потом возник вопрос с местом проведения панихиды. В театр ни в коем случае! И тут Вахит снова добился, чтобы прощание проходило в театре, и более того, за собственные деньги поставил ему гранитный памятник на кладбище.
Неудобный, своенравный, конфликтный, неуемный… Помню, как папа приводил меня в театр и запускал в холл, где актеры ждали своего выхода на сцену. Я маршем проходил мимо Абжалилова, Ильской и прочих актеров со словами: «Здравствуйте, товарищи несчастные артисты!» Следом шел отец и ухохатывался.
Как при всей сложности характера папа очаровал маму? Она еще студенткой до спектакля «Беренче мәхәббәт» участвовала в массовках. И, говорит, любовалась, когда он отыгрывал финальную сцену спектакля «Хиджрат» Наки Исанбета, когда герои выстраивались в очередь за ключами. Все стояли, а он не мог просто стоять и ждать — импровизировал. И это был отдельный спектакль. Она влюбилась сначала в талант. Затем был спектакль «Беренче мәхәббәт», который, думаю, сыграл важную роль в их отношениях. Но они не сошлись характерами. При этом не знаю, почему повторно не вступили в брак с другими.
Не помню нашего с отцом последнего разговора, он умер внезапно. Папа, видимо, чувствовал приближение смерти. Когда в последний раз он вышел из дома, то на столе оставил паспорт, неотосланные письма, записки. Его сердце остановилось внезапно, он упал в снег на перекрестке, где раньше троллейбусы разворачивались и в сторону улицы Восстания уезжали. Долго не могли установить личность из-за отсутствия документов. Я ничего не знал, мама только сказала, что папа очень болен, он в больнице, и плакала от меня тайком. Но я почувствовал неладное. На следующий день, как только она зашла в квартиру вся в слезах, я сразу все понял. Мы обнялись и просто плакали. Потом мы поехали к нему на квартиру, провели там ночь, разобрали его письма, и среди них была новогодняя открытка для меня с припиской: «Спасибо, что навестили мою больную маму». Это было о том случае, когда его долго не было в городе и мы не виделись, а в этот период умерла его мама (моя бабушка). И мы с мамой ходили проститься с ней. За это он благодарил нас в неотосланной открытке.
Я не могу сказать, что чувствовал сильную утрату, потому что мы редко виделись с отцом в последние годы его жизни. Помню только, как актриса Гаухар Камалова во время панихиды все время спрашивала, почему я не сижу вместе с остальными родственниками, а стою в сторонке где-то. Мама плачет, отец лежит, кто-то что-то говорит… Не помню кладбища, по-моему, даже не поехал. Похоронили отца в Казани, поскольку и его родители лежат здесь.
Повторюсь, что отмечаем 100-летие отца премьерой «Дуслар җыелган җирдә». Там по сюжету художник собирает своих друзей посмотреть на картину и рассказывает им сказку о горбуне, который в лесу увидел пиршество чертей, кричащих «Чәршәмбе, чәршәмбе!» («Среда, среда!»), когда была пятница (җомга). Горбун удивился, но ничего не сказал и стал вместе с ними веселиться, крича: «Чәршәмбе!» К нему вышел старый черт и спросил, почему он говорит, что среда, когда на дворе пятница. «Я как все!» — ответил горбун. Тогда черт спросил, чего он хочет, и исполнил его желание, избавив от горба. Другой горбун, услышав историю о счастливом избавлении от горба, тоже отправился в лес на пиршество чертей. Точно так же черти бесновались, но этот парень крикнул чертям, что они ошибаются и сегодня пятница. На вопрос старого черта «Что же ты хочешь от нас?» парень попросил избавить и его от горба. Но на этот раз вдобавок к одному у парня вырос второй — таков был приговор старого черта. Я это к чему рассказал? Отец мой, судя по всему, всю жизнь кричал «Җомга», когда все кричали «Чәршәмбе». И эта пьеса станет хорошим подарком на его 100-летие.
И еще раз повторю, что с 27 февраля 2024 года Дом культуры деревни Нижняя Береске будет носить имя Рафката Бикчантаева и это тоже символично. Вообще, деревня Нижняя Береске — уникальное место. Оттуда корни Салимжанова, Хайруллина, Зульфиры Зариповой, Заббарова, а еще это родина купцов Бурнаевых, которые построили первую каменную мечеть на территории нынешнего Татарстана в середине XVIII века. Там же было медресе. Когда восстанавливали мечеть, одна местная жительница мне сказала, что на камне, видимо, разрушенного медресе была надпись «төзегән Бикчантай» (тат. — «строил Бикчантай»). Возможно, к медресе приложили руку и предки моего отца. К сожалению, наш фамильный дом не сохранился, он был сожжен в 1930-е. Но я там обзавелся своим домом, куда часто приезжаю. У меня большой двор, сад. Тянет меня туда…
Фарид Бикчантаев, "Бизнес-онлайн"